Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Такута не мог поверить, что у него наконец-то появилась возможность встретить человека, похожего на него, пусть и не лично. После того, как тейна матэ покинул Мару, его переполняло такое отчаяние и пустота, что ему хотелось просто сбежать от всего этого, лишний раз не напоминая себе о напрасности своих стараний. Ему казалось, что и жизнь его была напрасна, и отчасти поэтому он всё же принял решение бежать от неё. Хотя, конечно, главной причиной был приближающийся суд и смерть единственного существа, державшего его в Маре. Выезжая за её ворота, Такута чувствовал, как оставляет за спиной что-то мутное, чёрное и вязкое, не дающее ему спокойно дышать. Неужели это тот самый город, в который он приехал несколько лет назад? Яркий и шумный, с каменистыми улочками и гирляндами бумажных фонарей вдоль домов, с загорелыми лицами и звучанием барабанов, доносящимся из трактиров… Теперь Мара казалась совсем другой. Тёмной, холодной и чужой. Может, всё дело было в том, что Такута из прошлого верил, что многое обретёт здесь, но нынешний Такута понимал, что он всё потерял.
Конечно, бегство на запад не помогло забыться и не очистило сознание от болезненных воспоминаний. Зато ароматные настойки и полный отказ от какой-либо рефлексии хотя бы на время заглушили их. Ещё и приглашение тейна Вамэ пришлось как нельзя кстати – тяжёлый труд помогал очистить разум и постепенно стереть из памяти очертания прошлой жизни, а вместе с ней – и прошлые надежды, всю жизнь терзавшие Такуту своей несбыточностью.
Однако, только лишь он оставил мечты найти хоть крупицу того мира, которому сам принадлежал, судьба сыграла с ним вот такую нелепую шутку. Кто бы мог подумать, что именно здесь он наткнётся на следы женщины, что когда-то переживала то же, что и он?
Такуте нравилось вечерами устраиваться в приземистом кресле в комнате хинэ Хайму, жены тейна Вамэ, и открывать случайную страницу в плотном журнале, исписанном аккуратным почерком.
«Двенадцать, за что вы наказываете меня? Неужели я сотворила что-то настолько плохое, что живу теперь с этой ношей?
Вчера проповедник выставил меня на улицу. Сказал больше не появляться. Но где же мне теперь искать духовного единения с вами? Храм был для меня домом, но теперь и там мне нет места. А я ведь даже не пыталась заглянуть в его душу! Про него многое говорят, много плохого и грязного. И я часто замечала что-то в его глазах, но тут же отводила взгляд. Я не искала ничьих секретов! Это было лишь способом быть кем-то вне дома, встречать людей, которые меня не осудят. Но я снова ошиблась. Куда же мне теперь пойти?»
«Иногда чужие мысли просто сводят с ума. Я не могу их не слышать, но не знаю, как с этим справиться! Хорошо, что я всегда могу спрятаться в тишине природы и побыть в одиночестве.
Часто думаю – кем бы я была без своего недуга? Да и как это вообще можно представить? Я ведь никогда себя не знала другой. Думаю, что я была бы окружена друзьями, и они бы смеялись с моих искромётных шуток. Я, конечно, не шутница, но, может, тогда была бы… А ещё продавала бы цветы! Помню время, когда могла это делать. Как же мне нравилось! Но кто будет покупать цветы у такого чудовища, как я? Вот, пытаюсь иронизировать над собой, но всё равно слёзы текут… До чего же я глупая.
Но самое важное, что я бы сделала, будь я обычным человеком – это пела бы песни! В Храме Двенадцати, на улицах, в нашей гостиной и прогуливаясь по берегу океана. Я ведь недурные стихи писала в юности. И куда всё это делось…
Но, будь я обычной, я бы не встретила своего мужа. Не написала бы этих бесконечных страниц, раскиданных по столу (не забыть наконец-то прибраться!). И… не знаю, что ещё могло бы быть хорошего. Могла бы сказать, что не была бы собой, но мне так часто кажется, что быть мной – это наказание…»
«Сегодня перебрала свои старые тетрадки, вспомнила, как любила складывать рифмы в детстве, и решила всё же написать что-нибудь. Получилась даже целая песня. Жаль только, что никто её не услышит. А может, оно и к лучшему?
Море шумит в моих венах, как ветер меж скал, Чайки ресниц реют над океаном очей. Сколько бы, милый, ты в мире себя не искал, С каждой дороги вернёшься, как прежде – ни с чем. Дыханье моё ровный курс задаёт парусам, И белый песок расстилается прямо у ног. Сколько бы, милый, ты книг о себе не писал, Нужные строки вовек подобрать бы не смог. Волны волос моих стелятся вдоль берегов, Руки мои простираются сотней путей. Приходи ко мне, милый, устав от извечных бегов, Помолчим в тишине, что рождалась среди этих стен. Мир становится сложным, чужим, ускользая от нас день за днём. Помолчим о тебе. Обо мне. И о нём» С трудом отрываясь от чтения заметок, в которые он с каждым днём всё сильнее погружался, Такута отправлялся в свою спальню на чердаке уже глубокой ночью, рискуя снова провести день в состоянии сонной мухи. Но ему было невообразимо интересно погружаться в мир совсем незнакомой ему женщины, которая на всё смотрела своим особым взглядом. Он испытывал радостное волнение, будто бы нашёл что-то очень ценное среди бесконечных песчинок на берегу.
В один из вечеров Такута спустился на первый этаж, когда на небе уже давно зажглись звёзды, а назойливые мотыльки принялись слетаться на свет фонарей на веранде. Неожиданно Такута обнаружил там тейна Вамэ, сидящего на ступеньках и перебирающего струны домбры.
– …Сколько бы, милый, ты книг о себе не писал, нужные стро… – старик запнулся, не попав по струне, – строки вовек, – он снова оступился и немного раздражённо закончил строчку, – вовек подобрать бы не смог! Тьма тебя разбери, проклятое ты корыто! – выругался он на притихшую домбру.
– А по мне, так хорошо звучит, – улыбнулся Такута, присев рядом с ним.
– О, а я тебя и не заметил, – спохватился старик, – я обычно при людях-то не играю. Никак уж мне не даётся это дело.
– Это ведь песня вашей жены, правда?
– Правда-правда, – кашлянул тейна Вамэ, – я вообще не любитель музыки, особенно эту дрянь, – он легко постучал пальцем по домбре, – в жизни бы в руки не взял! Но когда песни её нашёл, решил попробовать. Не знаю уж правда, как она бы их спела, но что-то пытаюсь придумать.
– Мне понравилось, – поддержал его Такута, – и песня хорошая.
Он принялся рассматривать звёзды над головой в то время, как старик снова вернулся к сбивчивому бренчанию и не совсем разборчивому бормотанию в такт.
– А ты чего не уехал-то? – спросил он после продолжительной паузы, – ячмень-то мы давно собрали, а ты всё тут околачиваешься.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
